«Ромео и Джульетта. Версия» — новый спектакль Дениса Азарова и Валерия Печейкина на недавно открывшейся «Новой сцене» театра им. Ермоловой. Пьеса, которую мы знаем наизусть, песня, затоптанная миллионами пуант, залитая литрами искусственных слёз и бутафорской крови становится основой для нового существа. Cубъективного, современного, спорного, грустного и смешного, в котором так много и от режиссера, и от драматурга и от прекрасных актеров театра Ермоловой. Инга Шепелева поговорила с Дарьей Мельниковой, играющей в этой «версии» Джульетту.

Если честно, после Щепкинского училища я даже не собиралась поступать в театр. Я провалилась в одном театре и подумала, что это знак. Но потом мне позвонили из театра Ермоловой и сказали: ты нам нужна, приходи. Я поговорила с Каменьковичем, он меня взял на «Язычники» и закрутилось. Открылась новая сцена, появились роли. Сейчас мы выпускаем уже третью премьеру с хорошими ролями. Это, конечно, джек-пот, все мои однокурсники так говорят. И я согласна. Я чувствую себя на своем месте, в своем театре. Я очень благодарна Олегу Евгеньевичу Меньшикову за то, что взял меня в театр, и Богу, за то, что направляет меня. Я бы вообще не пошла ни в какой театр, если бы никто не позвонил.

Я была из тех, кто много лет с унижениями штурмует театральные институты. Мое поступление было вымученным, и учеба была такой же, нелегкой. Поэтому сейчас работа в театре — будто награда. До сих пор, когда вижу бедных поступающих студентов, меня аж трясет. Но мне так хотелось узнать секрет профессии, её тайну, что я сознательно шла на унижение. Теперь могу сказать, что никакого секрета нет. Есть вдохновение и работа. Очень много работы. И много везения.

Как только мы в этом сезоне открыли новую сцену, Олег Евгеньевич (Меньшиков) сразу запустил туда молодых и дерзких режиссеров Дениса Азарова, Олесю Невмержицкую и Лешу Размахова. Мы создаем спектакли все вместе, вообще нет никаких ограничений и очень свободная атмосфера. У нас пока очень маленькая труппа, и мы как первопроходцы на этой сцене, пробуем её на вкус, на звук, на ощупь, пробуем зрителя. Особенность новой сцены в том, что мы работаем очень близко к зрителю. Она расположена как арена. Ты не можешь как обычно фигачить в одну сторону, нет. Тебе нужно работать во все три стороны.

Мы сделали спектакль за месяц. Азаров очень быстро с нами работал, тем не менее, все мы успели его полюбить. Наш спектакль получился интерактивный, зритель должен реагировать, отвечать, смеяться, и мы всегда этого взаимообмена ждем. Я впадала в депрессию, когда не видела реакции. На малой сцене, как на крупном плане в кино. В этом смысле я однажды впала в ужас и забыла текст, когда читала монолог Джульетты со слезами на глазах, а человек напротив меня широко и сладко зевнул. Этого не могло случиться на большой сцене, где не могло быть такого близкого контакта со зрителем. Это все равно, как снимать постельную сцену с осветителем, который светит тебе в лицо и одновременно пишет смс. Легче играть в черную дыру, для огромного нечто, в космос, где не видно лиц. А тут конкретные люди, которые пришли из буфета, сидят очень близко и смотрят на тебя. Энергия здесь нужна на то, чтобы не попасться на их удочку. Не надо скучать вместе с ними, нужно бороться и заряжать их.

Ещё я очень люблю новые версии классических произведений. В том числе Шекспира. Он очень театральный, в нем столько игры! Его, правда, можно сделать за месяц, он легкий, сценичный. Шекспир тот еще хулиган, с ним можно делать все, что угодно. Я за любое хулиганство, за любое приближение к реальности, потому что мы живем здесь и сейчас. Даже если я играю в историческом костюме, проблема героини должна меня волновать, резонировать со мной. Для меня, вообще, единственный критерий —интерес. Когда меня спрашивают: «О чем этот спектакль?», — я конечно очень раздражаюсь. Ну сколько можно. Всегда отвечаю «о жизни, о любви, о нас!» Так можно сказать практически о любом произведении, даже о «Терминаторе».

«Папины дочки» был мощнейшим эпизодом в моей жизни. Дали мне много опыта в плане профессиональной готовности. После проекта я могла делать всё что угодно, у меня выработался момент готовности на всё, не задавая вопроса «зачем». Встать на голову и говорить текст — не проблема. До сих пор осталась привычка быть включенной в процесс 24 часа в сутки. Исполнительность и безропотность хороши для актера, но с другой стороны, в институте пришлось переучиваться, заставлять и учить себя осмыслять роль, задавать вопросы, строить цепочки. Три года мы ставили Ибсена, а это совсем другой принцип работы. «Она пришла и сказала «здравствуйте». Почему не «привет»? Давайте подумаем!». Я ни капельки не жалею о том, что играла в том ситкоме, я там встретила людей, которые стали мне близкими друзьями. В 16 лет мы все переболели звездной болезнью. На нас нападали поклонники на улицах, в магазинах, все время узнавали, ловили каждое слово. Но это довольно быстро прошло. Я вообще рано поняла, что всё проходит. Слава колоссально дурного для меня ничего не сделала. Конечно, мы были в таком возрасте, что пользовались популярностью, как могли. Мы тусили, наслаждались, но всё случилось вовремя, и теперь началась более осознанная дорога. Сейчас есть театральные и кино-проекты, которые мне предлагают, не оглядываясь на мое прошлое.

В Щепкинском училище у меня был гениальный педагог, Римма Гавриловна Солнцева. Я не знаю, за что она меня выбрала, но три года она меня собирала по кусочкам, как конструктор лего. Мы мучили друг друга очень долго, и благодаря ей в один прекрасный день я вышла на сцену и оторвалась от земли. Она заложила в меня азы человечности, без которой в этой профессии невозможно, учила не профессии, а отношению к ней. Я считаю, что учиться нужно, это необходимый опыт, не условность, не просто диплом. Но важна не система, а люди, которые рядом с тобой. В этом смысле моя учеба продолжается.

Предавала я в своей жизни только из-за любви.

Я все время все записываю. Это с детства такой рефлекс. Я так мирюсь с жизнью, через записи структурирую её для себя. У меня плохая память, и я восстанавливаю жизнь, листая свои дневники. Привычка писать есть, а чтобы это вылилось во что-то более серьезное, надо поработать. Я не загадываю, но чем черт не шутит.