Он так часто исчезал, отсутствовал так долго, что в нынешние времена всеобщего увлечения позой можно было подозревать позу и в нем, актере загадочной и уникально-счастливой судьбы.
В недавнем интервью газете «Культура» Олег Меньшиков отрицает свою странность и свою закрытость. А в принципе, ни то, ни другое неважно. На последнем его спектакле вновь испытываем на себе магию актера, необоримость его очарования, хотя подобные признания, быть может, и не очень годятся ему, уже встречающему свое пятидесятилетие.
В кинематографе он неоспорим, он — единственный. Каждая очередная его премьера на драматической сцене рождает в нас, зрителях, нетерпение ожидания. И вне зависимости от результата, от того, событие ли она или разочарование, неизменно Меньшиков напоминает, что талант — необъясним и своеволен, не подчинен скучной логике обязательного успеха; что таинственная власть над залом, связь с людьми, возникающая на мгновение или на все время спектакля, магия душевного воздействия и есть причина славы выдающегося актера, его особенного положения в современном искусстве театра. Хотя в кинематографе в содружестве с выдающейся отечественной режиссурой его путь последовательнее, объемнее, полнее.
И вот он вышел в новой своей работе и рассказал, проиграл судьбу странного человека, гениального музыканта, младенцем подкинутого на океанском корабле и никогда за целую жизнь не сошедшего на берег. Играть человеческую странность, гениальность как высшую степень странности, трудно. Меньшиков совершает это с невероятной легкостью, грацией душевной и телесной. «1900» — так зовут его фантастического героя — моноспектакль. Хотя и не совсем. Присутствует на сцене небольшой корабельный джаз из «салона первого класса». Есть бессловесный двойник и вырезанные из фанеры манекены: матросы, капитан, пассажиры с океанского лайнера «Вирджиния». Со всем этим живым и не живым окружением актер справляется, эту среду обживает, с ней общается, проходит все этапы жизни своего полубезумного героя — от младенчества, ребячества до возраста зрелости.
Моноспектакли сегодня в моде. Театры малых форм по количеству одержанных успехов побивают «крупноформатный театр», снизивший уровень и в ансамбле, и в солистах. Но дело в том, что Меньшиков играет свой моноспектакль на большой площадке театра им. Моссовета, в пространстве, которое в содружестве с мастерами света (Лучин Алексей, Сафаров Арсен) организовал, наполнил немногими аксессуарами сценограф-архитектор Игорь Попов. Покатая палуба и острый нос корабля, крест мачты под черным звездным небом, черный рояль, на котором, освободив его от креплений, в шторм играет гениальный музыкант… Мерцание и тайна мирового океана, свечение и тайна космоса. Как не потеряться в этой полупустоте, как ею овладеть? Присутствие актера одухотворяет среду, заставляет домысливать, «довоображать» ее.
Текста из знаменитого романа итальянца Александро Барик оставлено в изобилии, однако к распространенному ныне (по причинам драматургической скудости) литературному театру спектакль Меньшикова не принадлежит. Он весь — в движении, преображении, игре, в восхитительной легкости, даже элегантности переходов от повествования, рассказа от третьего лица к диалогу с воображаемыми собеседниками. В игре единственного исполнителя — свободной, разнообразной, великолепно естественной, оживают, материализуются и они. И каждый раз это живые и новые лица.
Найдено место смешному. Так, ни на мгновение не опустившись до карикатуры, переменив пластику и тембр, переменив не столько костюм, сколько манеру его носить, в бедных и наглых репликах, в самодовольстве рокочущих интонаций актер дает гротескную фигуру короля американского джаза. Прослышавший о необыкновенном пианисте с «Вирджинии», тот подымается на борт для того, чтобы виртуозным умением повергнуть во прах безумца. Простодушие и детскость гения вступают здесь в состязание с ремеслом пошляка. Итог предрешен. Баловень толпы покидает площадку на цыпочках унижения.
Исповедь героя в спектакле — одна. Ни разу не ступивший на твердь земную, он отказывается покинуть корабль и тогда, когда израненную во вторую мировую войну, проржавевшую, никому больше не нужную, «Вирджинию», начинив динамитом, готовят к взрыву и затоплению. Герой уходит в небытие вместе с кораблем. Оттуда — из запредельности его исповедь, простое, спокойное, ясное объяснение себя. Собравшийся некогда вступить на землю, уйти к людям, в нормальную жизнь, герой с высоты палубного трапа видит улицы огромного города, и порт, и снующий многомиллионный человеческий муравейник. Видит и возвращается назад, на корабль, потому что не находит края мира, потому что на бескрайней клавиатуре жизни не сможет играть хорошо. На ней он сможет играть только плохо. Трагизм странной судьбы, печаль ее, отделенной от живого людского множества, счастье чувствовать свободным и сильным в своем уникальном даре Меньшиков передает с редкой естественностью и достоинством. Он играет серьезно и просто.
P.S. Я увидела второе представление спектакля. Сидя вблизи от сцены, я все видела и слышала отлично. Мне даже казалось, что я чувствую волнение актера, давно не выходившего на драматическую сцену. Он был серьезен и в финале, когда водопад аплодисментов обрушился и не затихал добрые полчаса, а цветы несли и несли на подмостки. Он не улыбался, из-за чего кто-то из критиков обязательно (и в какой уж раз!) скажет о замкнутости и гордыне артиста. Мне даже казалось, что брови его сдвинуты страдальчески, а небольшие цепкие умные глаза читают выражения лиц в зале, пытаясь понять природу и «цену» очевидного успеха.
Неоспоримо, что во времена сегодняшних актерских имитаций, массовых «обманок» на сцене и облегченного творческого режима для многих деятелей театра, Меньшиков остается взыскующим (к себе, к зрителям) и серьезным. Кажется, ему в театре нужно много, нужно подлинное или не нужно ничего. Говоря о гении, о тайне и вольности человеческого выбора, тайне таланта и судьбы, он осмеливается говорить о главном. Думаю, что и выбор моноформы для него не случаен. Боюсь обидеть артиста, но всегда мне представлялось, что он на голову выше своего актерского окружения. И, может быть, на этот раз, как режиссер и исполнитель, решил сам отвечать за все.
Увы, этот спектакль лучше смотреть вблизи, из первых рядов зала. Но что делать тем, кто сидит далеко, в задних рядах партера, в бельэтаже, амфитеатре, на балконе?... Им таки будет много хуже, чем мне, и видно, и — в особенности — слышно… Что тому причиной? Глуховатый голос Меньшикова, его «дикция-туше»? Или сказывается отвыкание от драматической сцены и привычка к кинематографу, к малым площадкам?
Только в приступе критического идиотизма можно укорять нынешний спектакль Олега Меньшикова дебютным фильмом артиста — «Покровские ворота» (как это сделал один из сегодняшних рецензентов). Там — кино, здесь театр. Там возраст молодости, другая «физика», другая степень усталости, другой внутренний темпоритм. Да и актер театра — актер кино, хоть и родственны, но не адекватны друг другу.
Не лучше ли вспомнить, что в давних своих т е а т р а л ь н ы х  шедеврах — в «Калигуле» у Петра Фоменко, в «Спортивных играх» у Валерия Фокина, Олег Меньшиков не только был неистов и ярок, он был ярчайший. Навсегда ли теперь такой, другой, — притушенный, приглушенный? Или это сознательный выбор, намерение для одного, данного спектакля?
Но вот возникает мечтание, которое кому-нибудь, и Меньшикову тоже, может показаться безумным. Что если бы нашелся большой театр, родственный, одноприродный ему, и взял бы его под свои своды? И хотя бы отчасти работал «на него», «для него» или в системе обеспечения свободной автономии уникального артиста?
Утопия? Невозможность? А почему бы и нет?!