Молодой режиссер Алексей Кузмин-Тарасов разложил «Снегурочку» Островского на множество танцевальных и вокальных номеров и этюдов.

«Снегурочка» в постановке Алексея Кузмина-Тарасова — музыкальный форматный спектакль, ориентированный на молодежь. И в этом нет ничего плохого: чем яснее и четче определен адресат, тем точнее спектакль попадает в аудиторию, причем не только целевую. Собственно, и сама команда «Снегурочки» очень молода. Поэтому почти закономерно, что постановка Кузмина-Тарасова имеет распространенную для молодой режиссуры особенность — избыточность. Театральные выдумки и придумки сыплются на сцену, словно из рога изобилия, громоздятся одна на другую, не дают друг другу до конца проявиться, заиграть гранями смыслов.

Во-первых, спектакль включает в себя двенадцать песен, исполняемых в сопровождении «Неприкасаемых». Нужно отметить, что музыканты, приютившиеся в глубине сцены, — полноправные участники действия, от души сочувствующие персонажам истории. Наблюдать за этой артистичной группой, наслаждающейся ритмами, звуками, вообще атмосферой театра и командной игрой, — отдельное удовольствие. Однако композиции, написанные самим режиссером на слова Островского и щедро сдобрившие спектакль, словно изюмины — кекс, вызывают вопросы. Песни эти весьма разнородны: от регги до бардовско-дворовых мотивов, от рок-н-ролла до фолка. Вероятно, стилистические перепады должны вызывать различные эффекты: комические, остраняюще-иронические и т. д. Но их здесь пока не получается: не достает контрастности и смелости подачи.

Во-вторых, главная интонация «Снегурочки» — ироническая. На это зрителя пытаются настроить сразу: Весна, первый персонаж, появляющийся на сцене, лишена своих привычных атрибутов — венков, цветов, лент, летящих легких тканей. Она выходит в телогрейке с лопатой, таким непоэтическим, конкретным способом прогоняет зиму. Действие перенесено в некоторое вневременное захолустье с девушками в стиляжных платьях, старенькими мотоциклами, дворовыми парнями с гитарами, хозяйственными царями в серых свитерках и шарфиках. Ничего сказочного, ничего романтического. Зато простор для иронии. Правда, из-за обилия музыки, танцев, мини-этюдов, порой чрезмерно подробных, и прочих отвлекающих приемов и засоряющих элементов и моментов основополагающая для постановки интонация часто теряется, и уже неясно, то ли шутят с нами, то ли всерьез.

Оба описанных обстоятельства (и музыкальное, и интонационное) ставят артистов в крайне затруднительное положение. Выстроить объемный, целостный образ — задача здесь почти недостижимая. И все-таки некоторым это удалось. Яркая, свободная, музыкальная Весна — Елизавета Пащенко не боится быть смешной и нелепой, и это хорошо соответствует тому образу спектакля, который, наверное, существовал в замысле и проблески которого можно видеть на сцене. Обаятельный, но недалекий Царь — Сергей Бадичкин, чуть напоминающий Короля Евгения Леонова, уверенно держит ритм, что удается в постановке далеко не каждому. Наконец, Мизгирь у Рустама Ахмадеева получился на удивление сложным, драматичным. За рок-н-ролльными номерами и прикидом бизнесмена — внятная история уверенного человека, который свою уверенность вдруг теряет. В коротком спектакле, где все происходит словно на быстрой перемотке, Рустам умудряется сыграть персонажа, о котором хочется говорить долго и подробно, разбирать его логику, по точкам выстраивать кривую его чувств.

Что же касается заглавной героини, в ней тоже ощутим некий замысел, утонувший в желании объять необъятное. Вероника Иващенко играет иную (по временам вообще почти инопланетянку со странной пластикой и отсутствующим взглядом), играет холодность, играет высокомерие, подростковую ревность к матери — но все это как-то по отдельности и несколько сумбурно: вот номер иронический, где она в костюме советской елочной Снегурки, вот она не на шутку страдает в другой сцене, вот с матерью соперничает за сердце Леля… А между номерами — пустота.

Конечно же, Кузмин-Тарасов с его песнями, шутками, сомнительными экспериментами со временем хотел не просто разрушить романтический, поэтический образ сказки Островского и доказать несостоятельность таких вот историй в усредненно-провинциальном современном контексте. Представляется, что он хотел показать: и его поколение, к сказкам недоверчивое и без иронии не живущее, все же способно на те же извечные чувства и лирике не чуждо. Наверное, в финале «Снегурочка» должна была вырулить от иронии к сентиментальности. Вот только явно перемудрил молодой режиссер с этой нехитрой идеей.